|
Каспийский свод сведений о Восточной ЕвропеБ.Н. ЗаходерЧасть 1. Поволжье и ХорасанУченые и комментаторыПервоначальная литературная обработка Свода восходит, очевидно, к малопамятным временам, когда пехлеви был живым литературным языком. А.Д.Фрейману удалось весьма убедительно показать наличие в этой старой литературной традиции названия Черного моря, нередко неизвестного и более поздним географическим сочинениям Средней Азии и Ирана. Правда, название Черного моря в пехлевийской литературе, как предполагает А.А.Фрейман, было тоже не местного, а греческого происхождения. Непосредственное влияние иранской традиции мы явственно различаем в самой ранней географии халифата. Так, знаменитый Хорезми, географическим сочинением которого "в первой половине IX века было положено начало арабской географической науке", впервые применил терминологию, взятую из письменности на персидском языке. Такие названия, как Бурджан, Джабал Баб ал-хазар ва аллан, Земля славян, заменили существовавшие до этого времени греческие термины и были усвоены всей географической наукой на арабском и персидском языках. Объясняя это явление, исследователи единодушно приходят к заключению, что Хорезми был тесно связан с восточными географическими традициями, которые оказали на него не меньшее влияние, чем греческие. В связи с этой чертой Хорезми как географа было бы весьма соблазнительно видеть в упомянутом у Мукаддаси в качестве посланца к хазарам Мухаммаде ибн Муссе ал-Мануджжиме того же Хорезми. Внешним образом такое предположение согласуется со временем экспедиции: годы правления халифа ал-Васика (227-232/842-847) совпадают с периодом, когда, по мнению В.В.Бартольда, было написано Хорезми его географическое сочинение (между 221/836 и 232/847 г.). Посылка к хазарскому царю, тархану, как именует Мукаддаси кагана, в качестве посланца человека, подобного Хорезми, вполне объяснима. Но предположения эти в настоящее время не пользуются признанием, хотя все же отдельные ученые продолжают видеть Хорезми в упомянутом Мухаммаде ибн Мусе ал-Мунаджжиме. В правление того же халифа ал-Васика ездил через Кавказ к хазарам и далее на восток некий Саллам ат-Тарджуман, само прозвище которого - "Переводчик" - явственно говорит о его специальности. По словам Ибн Хордадбеха, Саллам владел тридцатью языками. Свои впечатления от поездки Саллам описал в документе, предназначенном для халифа, а также сообщал в устной форме. Одним из слушателей и читателей Саддама был Ибн Хордадбех, оставивший самый ранний и подробный рассказ "о путешествии к стене Гога и Магога". В этом рассказе мы находим, как и у Хорезми, терминологию, устойчиво державшуюся в течение длительного времени в восточной географии. Эту же терминологию мы встречаем в сочинении, составленном при том же халифе ал-Васике Муслимом ибн Абу Муслимом ал-Джарми (или ал-Хурра-ми), выкупленным в 845 г. из византийского плена. Масуди, приведший описание этого сочинения, сообщает, что оно содержало рассказы о бурджанах, аварах, булгарах, славянах, хазарах и других соседних с Румом народах. В этих условиях вполне закономерно было появление более или менее значительных сообщений о Восточной Европе и в позднейших географических сочинениях. К таковым относится сочинение Ибн Хордадбеха "Книга путей и стран", составленное, по мнению де Гуе, в первой редакции в 232/ 846-47 г. и во второй редакции в 272/885-86 г. Маркварт, оспаривая это мнение де Гуе, считает, что существовала только одна редакция, относящаяся к поздней дате. Как и Хорезми, автор "Книги путей и стран" был связан с иранским и прикаспийским миром - его отец управлял от имени халифа Табаристаном; само прозвище Хордадбех легко объясняется из среднеперсидского языка. Очевидно, как и отец, Ибн Хордадбех поддерживал близкие связи с владетельными старинными семействами Хорасана, благодаря чему и занимал высокое должностное положение в Халифате. Все это всемерно сказалось на интересующих нас характеристических чертах сочинения Ибн Хордадбеха: в "Книге путей и стран" можно рассчитать свыше десятка мест, где речь идет о событиях и терминах, относящихся к восточноевропейским народам. Правда, все эти сообщения не представляют единого или систематического целого; известия о Восточной Европе разбросаны в сочинении в разных местах, мало связаны друг с другом. Но само наличие их ясно свидетельствует об интересе составителя. Весьма характерна и другая черта: как показывает рассмотрение содержания и терминологии отрывков, касающихся Восточной Европы, большая часть этих сообщений почерпнута из западных источников. Нередко Ибн Хордадбех откровенно следует греческой географической традиции. Так, для обозначения места жительства тюрок и хазар (со включением сюда же Армении и Хорасана) автор "Книги путей и стран" употребляет греческое название Скифия, хотя уже Хорезми трактовал то же греческое понятие как обозначение земли тюрок или даже тюрок-тогуз-огузов. И все же рядом с этими западными и греческими заимствованиями существует несомненная старинная иранская литературная традиция, особенно ясная в тех местах, где упоминается Хосров Ануширван, излюбленная фигура дидактической литературы, вокруг которой сосредоточивался привычно традиционный старинный материал. Отсюда, между прочим, интерес к сочинению Ибн Хордадбеха со стороны даже таких поздних дидактических антологий, как "Сийисат-наме" Низам ал-Мулка. Из разнообразных сообщений Ибн Хордадбеха наше внимание особенно привлекают, кроме упоминавшегося выше описания путешествий Саллама ат-Тарджумана, описание знаменитого маршрута купцов-русов по Дону и Волге через Каспийское море, вызвавшее значительную литературу и переведенное на русский и другие европейские языки. Но и менее обширные сообщения Ибн Хордадбеха, так же как и отдельные термины, чрезвычайно интересны. Таковы упоминание среди "титулов царей земли" титула царя славян кназ (князь), приведенная выше титулатура хазарского кагана, сообщения о титулах тюркских владетелей, описание пути из Горгана в Хамлидж - город хазар на реке, впадающей в Каспийское море и текущей из страны славян, и т.д. Это последнее описание содержит стихи с названием еще двух хазарских городов - Семендера и Баланджара, а также другие географические термины, как-то: аллан, филан, сарир. Восточноевропейские интересы Ибн Хордадбеха не одиноки в арабоязычной географии второй половины IX столетия. Труд Ибн ал-Факиха также содержит отрывок о купцах, по торговым надобностям направляющихся на Восток через Каспийское море. В отличие от Ибн Хордадбеха, отрывок с купеческим маршрутом у Ибн ал-Факиха значительно укорочен, и сами купцы поименованы не русами, а славянами. Убитый в 889 г. в Багдаде Ахмад ас-Серахси, происходивший, как это видно из его нисбы, из северного Хора-сана, составил несколько сочинений, не дошедших до нас, из которых одно именовалось также "Книгой путей". Этим сочинением пользовался Мас'уди при составлении своей "Китаб ат-танбих ва-л-ишраф", именуя все сочинение ас-Серахси более полно, чем то сделано в "Фихристе": "Книга относительно путей и стран, морей и рек, известия о городах и тому подобное". Вряд ли можно сомневаться, что сочинение ас-Серахси также содержало интересующие нас темы. Приближаясь к Х веку, мы явственно ощущаем, как все эти разрозненные восточноевропейские сообщения начинают объединяться в одно систематизированное целое, которое мы условно называем Сводом. Кажется, А.Мец был первым из европейских ориенталистов, кто назвал Х столетие "ренессансом". Понятие это, имеющее, по словам И.Ю.Крачковского, "сбивчивый" характер, тем не менее отражает то особенное отношение, которое не может не зародиться у всякого, изучающего Ближний и Средний Восток этого времени. То же чувство возникает и у тех, кто изучает историю Средней Азии (Мавераннахра) и Хорасана: именно здесь, на крайнем востоке Халифата, со второй половины IX столетия начинают действовать особенно энергично силы, которые стимулируют возрождение государственной независимости народов, покоренных ранее Халифатом. В своем исследовании "Хорасан и образование государства сельджуков" пишущий эти строки имел возможность высказать свои соображения о главнейших явлениях этого весьма существенного для истории Востока процесса, о роли, которую играл в этом процессе городской патрициат, объединивший в своих руках функции землевладельца с функциями организатора ремесленного производства и купца, преимущественно заморского купца-базаргана. К сожалению, как и во многих других вопросах восточной экономической истории в раннее Средневековье, мы не только не располагаем документами, но даже и нарративные источники все еще мало обработаны, ждут своего исследователя и могут быть привлечены к исследованию только случайно, по мере личного опыта. Но и то, что находится, так сказать, под рукой, явственно говорит о необходимости разработки вопроса о деятельности среднеазиатско-хорасанского купечества вообще и в странах Восточной Европы в частности. В начале VIII века, когда арабы захватили Бухару, базарганы - купцы, ведшие крупную заморскую торговлю, хотя и считались "благородными", но не входили в состав привилегированного дихканства, их называли чужими. Следы подобного несколько пренебрежительного отношения к торговле сохранились в таком дихканском памятнике, как "Кабус-наме". В главе, посвященной торговле, автор "Кабус-наме" говорит: "Я хочу сказать, что кто по алчности с востока едет на запад, по горам и морям, и подвергает опасности жизнь и тело и имущество, не страшится разбойников и бродяг и пожирающих людей хищников и небезопасных путей, людям [Запада) доставляет блага Востока, а людям Востока доставляет блага Запада, тот, конечно, содействует процветанию мира, а это не кто иной, как купец. Но такие опасные дела совершает тот, у кого закрыты глаза разума". Как и все дидактические произведения, "Кабус-наме" связано архаикой и традицией. Для большинства дихкан того времени, когда составлялось "Кабус-наме", вопрос о соотношении разума и торговли был решен. В той же "Истории Бухары" приводятся многочисленные факты, говорящие о том, что со времени арабского завоевания обстоятельства переменились: базарганы перестали быть чужаками, а Бухара в упомянутой летописи иногда именуется купеческим городом. По сообщению того же источника, в Бухару по торговым делам приезжали купцы различных стран, бухарские ткани вывозились в Ирак, Фарс, Керман, Индию, шла торговля с Китаем, и сам глава и организатор дихканского государства Саманидов эмир Исма'ил, сопоставляемый в "Сийасат-наме" с Ануширваном Справедливым, по рассказам "Истории Бухары", предстает весьма предприимчивым и жадным купцом. Таков, например, рассказ о покупке эмиром Исма'илом селения, славившегося материей карбас, или рассказ о приобретении Исма'илом за 10 тыс. дирхемов земли, причем в первый же год после покупки предприимчивый эмир продал с купленного участка камыша на такую же сумму. В этих условиях всякого рода постройки гостиниц, караван-сараев и прочего, трактуемые обычно как дела благотворительности, диктовались, очевидно, всецело торговыми интересами патрициата, так же как и прославленные многими нарративными документами радушие и гостеприимство. Ибн Хаукал рассказывает о гузгананском вельможе Джа'фаре ибн Сахле, прославившем свое имя гостеприимством: "В своих поместьях он построил рабаты и назначил в пользу рабатов доходы с поместий; там содержались коровы, молоком которых пользовались приезжавшие; в каждом селении и в каждом рабате было для этой цели до 100 коров или больше". В Х веке мы встречаем патриция-базаргана в разных странах Азии, Африки и Европы. Энергичный и предприимчивый, он активно участвовал в самых рискованных авантюрах. Нередко торговля у такого купца-авантюриста тесно сплеталась с миссионерской деятельностью. Высокий минарет в Дихистане - первая остановка по "правому" маршруту из Абаскуна в Итиль - служил не только опознавательной вышкой для мореходов, но и символизировал победу ислама в далеких гузских кочевьях. Немалую роль во всех этих предприятиях играло Каспийское море и Поволжье. "История Бухары" рассказывает о жителях Пайкенда, одного из бухарских селений, что они были по преимуществу базарганами и вели торговлю с Китаем и морем. Вряд ли под "морем" бухарских купцов можно подразумевать что-либо другое, кроме Каспия. О море и морских путешествиях рассказывает "Кабус-наме": "Море сравнивали также и с царем: сразу все достается, но сразу и теряется. Но если ради того, чтобы подивиться на чудеса, разок по морю и поедешь, то это можно, ибо посланник сказал, благословение Аллаха и мир над ним: пуститесь по морю раз и посмотрите проявление величия господа всевышнего". О морском побережье, полезном для здоровья человека, рассказывает "История Бейхака". Выше мы уже говорили (в связи с выяснением роли Абаскуна) о каспийском мореходстве; ниже, в разделах о хазарах и булгарах, читатель найдет достаточно подробные сообщения о мусульманских купеческо-миссионерских колониях в Итиле и Булгаре. Таков был размах среднеазиатско-хорасанской торговой деятельности в Х веке. Отсюда ясно, что увлечение географией в Средней Азии и Хорасане не было подражанием Багдаду, а диктовалось практическими нуждами. Говоря о географии, мы, конечно, имеем в виду не науку в нашем современном значении этого слова, а сумму часто весьма разрозненных сведений, где равное место занимали наряду с географией история, этнография, а то и просто конкретные экономические данные, потребные для ведения торговых операций в малоизвестных странах. Яркие примеры этих географических увлечений в Средней Азии и Хорасане многочисленны. Строитель упоминавшейся выше башни эмир Кабус ибн Вашмгир (976-1012), владевший Горганом, покровительствовал Бируни, и знаменитая "Хронология народов" была посвящена ученым горганскому меценату. Рассказы о чужих странах и народах интересовали не только знать и крупных владетелей; всякого рода устные и письменные отчеты о путешествиях, географические сочинения были популярны среди широких кругов населения Средней Азии и Хора-сана. Цитированная выше "История Бейхака", небольшого хорасанского городка, вряд ли чем-либо выделявшегося из множества таких же полуремесленных-полуаграрных поселений, содержит прямо-таки удивительные страницы о многих странах и народах - свидетельство широкого географического горизонта местного населения. Среди пятидесяти владений или стран, упоминающихся в "Истории Бейхака", мы встречаем наименования Саксин, булгары, хазары, русы, аланы, славяне. По свидетельству того же источника, еще в начале XI века между Хорасаном и Средним Поволжьем существовали настолько близкие связи, что даже соборная мечеть Сабзевара ремонтировалась на средства, присланные булгарским государем. И не случайно, что итог и энциклопедия всего развития географической науки в халифате - словарь Иакута - был задуман именно в среднеазиатском Мерве; редкие по богатству и ценности рукописные собрания этого города вдохновили знаменитого эрудита. И только здесь, в условиях саманидских географических интересов, могла благоприятно протекать ученая деятельность географа Джейзани, не без остроумия названного одним из современных исследователей "знаменитым незнакомцем". Саманидский везир, ученый и писатель Абу'Абдаллах Мухаммад ибн Ахмад ал-Джейхани, к сожалению, нам известен только с чужих слов, а не по собственным сочинениям. Занявший пост везира при восшествии на престол малолетнего саманидского эмира Насра ибн Ахмада (ок. 301/913-14 г.), Джейхани, по словам историка XI века Гардизи, "был знающим человеком, весьма разумным, проницательным, мудрым, имел во всех делах полное представление. У него - многочисленные сочинения в разного рода искусствах и науках. Сделавшись везиром, он написал во все страны мира послания, запрашивая об обычаях всех дворов и всех собраний, чтобы записали и представили ему, как-то: в Рум, Туркестан, Хиндустан, Китай, Ирак, Сирию, Египет, Зиндж, Забул, Кабул, Синд, Аравию. Ему доставили все те записи". Мукаддаси сообщает, что Джейхани был "знатоком в философии, науке о звездах, астрономии; он собирал путешествующих, расспрашивал их о странах, доходах их, каковы пути у них. дабы таким путем, - добавляет географ, - получить средства к завоеванию стран". Мешхедская рукопись Ибн Фадлана рассказывает о Джейхани: "Потом мы въехали в Бухару и прибыли к ал-Джейхани. Он секретарь эмира Хорасана, и его называют в Хорасане "шейх-опора". Он прежде всего позаботился достать для нас жилье и назначил для нас человека, который бы удовлетворял наши потребности и успокаивал бы наши нужды во всем, что мы пожелаем. И так [у него] мы оставались [ряд] дней". Находящиеся во многих средневековых сочинениях на арабском и персидском языках упоминания о Джейхани наглядно свидетельствуют о том большом впечатлении, которое оставили личность и труды саманидского везира в последующей литературе. И вместе с тем трудно представить себе другого автора, сочинения которого были бы так быстро утеряны. Из "многочисленных", по выражению Гардизи, сочинений Джейхани уже "Фихрист", написанный около 377/987-988 г., знает всего несколько. На первом месте среди приводимого "Фихристом" небольшого списка находится сочинение, поименованное, как у Ибн Хордадбеха, "Книгой путей и стран", Мукаддаси уже путает сочинение Джейхани с одноименным сочинением Ибн Хордадбеха. "И я видел книгу его, - рассказывает он о Джейхани, - в семи частях в собрании Адуд ад-Даула, не сокращенную, и говорят, однако, что она (эта книга) принадлежит Ибн Хордадбеху; и я видел в Нишапуре сокращенные переделки, одна из них принадлежит ал-Джейхани, а другая - Ибн Хордадбеху, совпадают они по содержанию, разве у ал-Джейхани превосходит немного". В науке, посвященной исторической географии, не разделались попытки реконструировать хотя бы общие, самые характерные черты географического сочинения Джейхани, оказавшего такое большое влияние на всю последующую литературу. За основу такой реконструкции европейские востоковеды принимали материал из различных источников и путем сопоставления пытались приблизиться к оригинальному тексту Джейхани. Таковы попытки А.Куника, И.Маркварта, В.Бартольда, В.Минорского. С наибольшей яркостью схема влияния Джейхани на последующую литературу представлена И.Марквартом. Согласно этой схеме, Ибн Русте и Бакри непосредственно заимствовали из сочинения Джейхани, 'Ауфи - из "Худуд ал-'алам", Гардизи - через посредство неизвестных "С" и "X", сочинения которых находились в непосредственной зависимости от Джейхани. При отсутствии самого сочинения достаточно трудно сказать, насколько правильны все эти реконструкции и предположения. Ориентиром на пути восстановления подлинного характера сочинения Джейхани могут быть лишь наблюдения авторов, лично видевших или читавших сочинение. То обстоятельство, что Мукаддаси так легко смешивал сочинения Ибн' Хордадбеха и Джейхани, является как будто достаточным основанием предполагать, что оба сочинения были близки в структурном и стилистическом отношении. Если это так, то, очевидно, и к Джейхани может относиться характеристика, данная Мас'уди сочинению Ибн Хордадбеха: годно лишь "для гонцов и письмоносцев". Преобладание маршрутов и всякого рода сухих данных над развлекательно-описательными разделами характеризует и те реликты сочинения Ибн Хордадбеха, которые легли в основу издания де Гуе. Но наряду с этим не следует забывать, что тот же Мас'уди, в отличие от "Фихриста", так именует сочинение Джейхани: "Книга в отношении описания, мира, сведений о нем, то, что в нем из диковинок, городов, краев, морей, рек, народов, мест их поселения и тому подобное из удивительных известий и изящных рассказов". Такое пространное описание позволяет думать, что сочинение Джейхани чем-то, и весьма существенным, отличалось от сочинения, годного "для гонцов и письмоносцев". Наличие у Джейхани описания "мест поселения" народов, "удивительных и изящных рассказов", нам представляется, дает все основания именно у Джейхани, в части его сообщений о Восточной Европе, видеть первое оформление в структурно-литературном отношении того связного повествования, которое затем легло в основу "Хорасанско-среднеазиатского свода известий о Поволжье и Восточной Европе". Схема Маркварта, приведенная выше, на наш взгляд, интересна в том отношении, что связывает непосредственно Джейхани с географами, у которых Свод представлен уже в традиционно выработанной форме. Особое внимание, которое обычно уделялось исследователями труду Джейхани при рассмотрении географии в Халифате, как то часто бывает, шло в ущерб выяснению значения для нашего Свода трудов другого крупного среднеазиатско-хорасанского ученого, Абу Зейда Ахмада ибн Сахла ал-Балхи (между 850 и 934 г.). Даже такой внимательный и тщательный исследователь, как В.Ф.Минорский, характеризовал Балхи как малооригинального писателя, что, впрочем, не помешало тому же исследователю страницей дальше подробно остановиться на значительной географической традиции, зачинателем которой был, по-видимому, Балхи, а непосредственными продолжателями Истахри и Ибн Хаукал. Подробный биобиблиографический обзор, данный В.В.Бартольдом в его введении к изданию "Худуд ал-'алам", показывает, что у нас нет никаких оснований отмечать какое-либо особенное внимание Балхи к географии Поволжья и Восточной Европы. Кое-что все же из биографических данных Балхи связывает его с кругом людей, специально интересовавшихся восточноевропейской тематикой: на это указывает близость Балхи к Джейхани. В пользу возможной заинтересованности Балхи восточноевропейской тематикой говорит и такой факт, как связь нашего географа с районом Балха, где у него была недвижимая собственность. Балх, по словам Ибн Хордадбеха, служил перевалочным пунктом для русских купцов, что направлялись по маршруту Поволжье - Горган - Китай. Подобно сочинению Джейхани, труд Балхи в его оригинальном виде до нас не дошел. Но мера нашего знания о географическом сочинении Балхи значительно выше, чем о сочинении его современника и знакомца. Де Гуе впервые установил, что труд Балхи лежит в основе того свода географических сведений, который был сделан Истахри между 318/930 и 321/933 гг. при жизни Балхи. Этот свод сведений был еще раз переделан затем Ибн Хаукалом. В.В.Бартольд, а в особенности Крамере во многом развили и дополнили наблюдения де Гуе. Таким образом, сочинение Балхи, во всяком случае в его последующих переделках Истахри и Ибн Хаукала, оказалось обследованным с такой тщательностью, как редкие из географических средневековых сочинений на арабском языке. Оставляя разбор отрывков Балхи, относящихся к Восточной Европе, за разделами настоящего очерка, посвященными Истахри, Ибн Хаукалу и другим географам Х века, заметим только, что в основе традиции, связанной с именем Балхи, лежал, по-видимому, несколько иной материал, чем, например, у Ибн Хордадбеха и Джейхани. В этом материале мы находим в значительно большей степени, чем у Ибн Хордадбеха, и древнее предание, и рассказы путешественников-очевидцев, и побывалыдинки горганских мореходов. Отличен в традиции Балхи и самый стиль повествования - вместо документального, сухого, статистического материала мы находим в традиции Балхи повествование литературного характера, не отмеченное тем узким практицизмом, который характеризует Ибн Хордадбеха. Отличается традиция Балхи и в теоретическом отношении. "Для греков и тех арабов, которые им следовали, - замечает по этому поводу В.Ф.Минорский, - семь климатов являлись концентрическими зонами, параллельными экватору, удаленными на равные расстояния. Для традиции Балхи - Истахри - Хаукала под климатами разумеются районы, которые следуют друг за другом и тянутся с востока на запад. Число таких климатов у Балхи и его последователей доведено до 20". В соответствии, очевидно, с характерной для Балхи традицией, вся населенная часть мира представлялась, по словам Мукаддаси, в виде птицы, клюв которой находился около Суэца, туловище шло по Ирану, хвост - между Абиссинией и Китаем, В последнее время были обнаружены две карты, построенные таким образом, - одна в Кабуле, другая в Британском музее. Как обычно для средневековых мусульманских карт, и на этих найденных картах юг помещен вверху, север внизу. Народы Восточной Европы на этих картах расположены следующим образом: ближе всего к северу находятся русы, к востоку от них - Гог и Магог, к юго-востоку - Мавераннахр, к югу - славяне, к юго-западу - Рум; хазары, булгары и буртасы на карте отсутствуют. Ренессанс Х векаНачиная обзор источников Х столетия, составляющих Каспийский свод известий о Восточной Европе, мы прежде всего должны назвать автора, который хотя и оставил весьма полное описание Поволжья, но не принадлежал к кругу среднеазиатско-хорасанских географов. Участвовавший в багдадском посольстве к царю булгар в 921-922 гг. Ибн Фадлан не может быть причислен к каспийской географии хотя бы уже по одному тому, что, судя по дошедшему от него до наших дней литературному наследству, ни одним словом не упоминает ни об Абаскуне, ни о морском маршруте. И все же нам представляется, что как по форме, так и в значительной мере по содержанию знаменитая "Записка" багдадского путешественника составляет неотъемлемую часть той суммы географических представлений, которые мы именуем Сводом. Уже первые вводные фразы "Записки" не могут не вызвать у читателя невольной ассоциации с описанием Мас'уди утерянного сочинения Джарми. Как у бывшего византийского пленного, так и у Ибн Фадлана мы находим список восточноевропейских народов - "тюрок, хазар, русов, славян, башгирдов и других", о которых автор собирается рассказать "в отношении различий их вер, известий об их царях и обстоятельств их дел". Это введение, даже если не считать его принадлежащим Ибн Фадлану, все же очень существенно; оно говорит, как воспринималось сочинение Ибн Фадлана самым старым читателем и переписчиком "Записки". Со времени освобождения Джарми из плена до путешествия Ибн Фадлана прошло около восьмидесяти лет, и немногим более - со времени, когда Саллам ат-Тарджуман ездил к хазарам. Знаменитый багдадец следовал в своем изложении, очевидно, выработанной предшественниками привычной форме. Это первое наше впечатление становится еще определеннее, если учесть, что в отличие от обоих помянутых выше авторов, Ибн Фадлан не только понаслышке, а самым непосредственным образом столкнулся со среднеазиатско-хорасанской географической традицией. Нам не совсем понятны мотивы, приведшие багдадское посольство к выбору маршрута на Среднюю Волгу не через Кавказ, как это сделал Саллам ат-Тарджуман, а через Среднюю Азию. Но, очутившись в Средней Азии, багдадское посольство, а с ним вместе и Ибн Фадлан, задержались там достаточно длительное время, сначала в Бухаре в качестве гостей саманидского эмира Насра ибн Ахмада (301-331/914-943) и его просвещенного везира Джейхани, где пробыли двадцать восемь дней, затем в Хорезме - от начала зимы и ледостава до конца месяца шавваля, т.е. до начала марта 922 года. Если считать время пребывания посольства в Хорасане и Средней Азии начиная с июля - августа 921 г., когда посольство вскоре после убийства Лайла ибн Ну'мана прибыло в Нишапур, то окажется, что Ибн Фадлан до отправки на Поволжье жил в культурных центрах юго-восточного Каспия не менее чем полгода. Таким образом, вряд ли можно сомневаться, что наряду с багдадской, главным образом литературной, традицией путешественниками могла быть использована местная, вероятно по большей части устная, традиция. Следы использования этой традиции достаточно четко проглядывают в описании Ибн Фадланом подготовки к сухопутному путешествию, в частности в упоминании в качестве срока переезда трех месяцев. Этот срок мы встречаем у Марвази в определении пути между булгарами и Хорезмом. Достойно внимания, что указание на три месяца у Ибн Фадлана находится лишь в рассказе о подготовке к путешествию; как показал опыт поездки, расстояние от Джурджании до Булгар было покрыто багдадским посольством в семьдесят дней. Очевидно, что указание на три месяца пути стало известно путешественникам до начала переезда и может быть смело отнесено к информации, почерпнутой в Средней Азии. Эта же информация только и могла определить запасы продовольствия и одежды, что были сделаны путешественниками и на которых так подробно останавливается Ибн Фадлан. Не менее интересна и другая черта, характеризующая поездку багдадского посольства по Средней Азии до того, как караван с багдадскими путешественниками отправился в первый переход из Джурджании в рабат Замджан, прозванный "вратами тюрок" - Баб ат-турк (понедельник зу-л-када 309/4 марта 922 г.). Проведя в Бухаре, как упоминалось, двадцать восемь дней, багдадские путешественники вернулись к "реке", т.е. к берегу Амударьи, наняли судно и отправились в Хорезм, расстояние до которого, по словам Ибн Фадлана, от места посадки на судно равнялось двумстам фарсахам. Уже Йакут, компилируя это место "Записки" Ибн Фадлана, недоумевал, что именно разумелось под термином Хорезм; как известно, наименование Хорезм обозначало страну, а не какой-либо отдельный город. Современные исследователи текста Ибн Фадлана объясняют это недоразумение тем, что Хорезмом в IX-Х столетиях мог называться древний столичный город Кас. Более ясно определение второго пункта, где особенно долго (четыре месяца) задержались багдадские путешественники перед отправлением на Поволжье. По словам Ибн Фадлана, Джурджания находилась в 50 фарсахах по воде от Хорезма. Все описание пребывания в Джурджании, где багдадские путешественники провели зиму, показывает, что вряд ли под Джурджанией можно разуметь иной город, чем хорезмский Гургандж или Ургенч, как он стал впоследствии называться у монголов и тюрок. Единственное сомнение в подобной идентификации может вызвать упомянутое Ибн Фадланом расстояние от Каса до Гурганджа в 50 фарсахов по воде, тогда как Истахри определяет его в 3 дня пути. Но подобные расхождения между показаниями в днях пути в фарсахах довольно часты и, как заметил В.В.Бартольд, имеют место у того же Истахри, в частности в отношении маршрутов по Хорезму. Но каковы бы ни были наши сомнения в определении упомянутых Ибн Фадланом топонимических обозначений, одно несомненно: большую часть своего маршрута по Средней Азии багдадское посольство проделало по воде, наши путешественники стремились по возможности пользоваться не сухопутным, а водным транспортом. Только в Джурджании багдадские путешественники запаслись вьючными животными - верблюдами - и оделись так плотно в теплые одеяния, что видны были лишь их глаза, как не без иронии описывает непривычный дорожный костюм сам Ибн Фадлан. Караванное путешествие из Хорезма на Поволжье казалось необычайным не только самим путешественникам, но и племенам, через территории которых проезжало посольство халифа. Один из вождей гузов-тюрок следующими словами характеризовал предпринятое багдадцами путешествие: "Это нечто такое, чего совершенно мы не видали и о чем не слыхали, и мимо нас [никогда] не проходил посол какого-либо государя с тех пор, как существуем мы и отцы наши". За почти полуторавековую работу европейской ориенталистики над литературным наследием Ибн Фадлана сделано много полезного и важного; значительна доля участия в этой работе нашей науки. "Записка" - один из документов прошлого нашей страны, тем более значительный, что трактует он, этот документ, о фактах, о которых мы ничего не знаем или мало знаем по другим источникам. И все же многие и весьма существенные вопросы остаются неясными, по-прежнему требуют пристального внимания. К таким вопросам относится прежде всего вопрос о соотношении текста "Записки" с современными ей или близкими к ней по времени географическими сочинениями. К сожалению, даже солидные исследования литературного наследия багдадского путешественника не свободны от усвоенной европейской ориенталистикой традиции преувеличивать специфическое, индивидуальное в ущерб общему. Так, изданная в 1956 г. крупнейшим нашим знатоком истории арабской географии А. П. Ковалевским "Книга Ахмеда" Ибн Фадлана о его путешествии на Волгу в 921-922 гг." содержит, кроме перевода, исследования и комментарии, два отрывка персоязычных авторов, один из которых - Наджиб Хамадани - жил спустя три века, а другой - Амин Рази - семь веков после Ибн Фадлана, Исследователь не счел возможным привести какие-либо параллельные отрывки, более близкие по времени к "Записке". Мало того, по поводу двух авторов того же Х столетия, особенно нас интересующих возможностью параллелизмов с Ибн Фадланом, А.П.Ковалевский писал: "...Книга Ибн Руста, написанная в Испахане и не получившая распространения, вероятно, была неизвестна в Багдаде", а Мас'уди, по его же словам, "явно сочинения Ибн Фадлана не знал". Между тем самое беглое рассмотрение сочинений Ибн Русте и Мас'уди показывает, что как раз в части восточноевропейской тематики эти сочинения имеют много общего с "Запиской", Установление таких параллельных мест является тем более важным делом, что сама "Записка" в дошедших до нас вариантах явно не представляет собою полной редакции, хотя открытие так называемой мешхедской рукописи и возбудило надежды, что "в настоящее время мы располагаем почти полным текстом". Еще Д.А.Хвольсон обращал внимание на близость некоторых сообщений Ибн Русте к Ибн Фадлану. Такие параллельные места у Ибн Русте относятся к тематике, посвященной булгарам, русам, славянам и хазарам. К булгарской тематике принадлежат сообщения о принятии царем ислама, о земледелии, о податях, о короткой ночи. К русской тематике относится рассказ о вероломстве или зависти. Славянам посвящены сообщения о наказаниях за воровство и прелюбодеяние. Наконец, в хазарской части мы встречаем параллельные Ибн Фадлану темы в сообщениях о двух хазарских царях, двойной столице, о многоверии и выезде хазарского царя. Не менее, а быть может, еще более существенным является вопрос о параллелизме в повествовании Ибн Фадлана и Мас'уди - факт, кстати сказать, отмечавшийся уже давно в литературе. Так, тот же Д.А.Хвольсон замечал в своем "Ибн Даста": "Масуди, писавший около двадцати двух лет после Ибн Фадлана, по-видимому, знает сочиненные около 922 г. известия, хотя и не придерживается их исключительно". Параллельные Ибн Фадлану места у Мас'уди мы находим в повествовании о принятии ислама булгарским царем, о короткой ночи у булгар, о двух хазарских царях, двойной хазарской столице, итильских мусульманах и выезде хазарского царя. Оригинальная и очень вольная трактовка общих с Ибн Фадланом тем порождает некоторую неуверенность в признании параллельным того или иного рассказа у Мас'уди. Невольно является мысль - не передаст ли текст Мас'уди иной вариант сообщений Ибн Фадлана, чем известный нам? Не исключена, нам представляется, и возможность личной встречи Мас'уди и Ибн Фадлана, из устных рассказов последнего. Обычно принято считать, что Ибн Фадлан вернулся в Багдад тем же путем, что и ехал на Поволжье, т.е. сухопутьем через Среднюю Азию. В предыдущих разделах нашего исследования мы пытались показать, что самым привычным путем для всякого рода сношений между Средней Азией, Хорасаном и Поволжьем был не сухопутный, караванный, а морской судоходный путь. Исходя из этих общих соображений, мы полагаем, что весь сухопутный маршрут багдадского посольства на Поволжье сам по себе являлся исключением из обычных способов сообщения и объяснялся какими-то сложными политическими соображениями, быть может, враждебными отношениями между Хазарией, булгарами и Хорезмом, - намеки на подобного рода политическую ситуацию содержатся и в дошедшем до наших дней тексте "Записки" Ибн Фадлана. И нет никаких оснований полагать, что этот трудный и необычный путь был проделан Ибн Фадланом вторично. Более того, имеются достаточные основания думать, что Ибн Фадлан возвращался на родину от булгарского царя не сухопутьем, а по Волге. Этим, например, только и можно объяснить необычайное по богатству деталей описание Хазарии, сохранившееся в географическом словаре Иакута и переданное последним со ссылкой на Ибн Фадлана и на его сочинение, названное в этой передаче трактатом или запиской. Если это наше предположение правильно, то возвращение Ибн Фадлана могло иметь место весной 923 года. Из скудных данных, сохранившихся от биографии Мас'уди, известно, что последний в 305/917-18 г. был в Истахре, в следующем году - в Индии, затем ездил по южному берегу Каспия, возвратившись на запад в Палестину в 314/926-27 году. Весьма вероятно, что Мас'уди мог оказаться на побережье Каспия, которое он изъездил, по выражению одного из исследователей, "более чем в одном направлении" в то же самое время, что и Ибн Фадлан. Как известно, Мас'уди ни в "Мурудж аз-захаб", ни в "Киаб ат-танбих" не упоминает ни одним словом об Ибн Фадлане. Но ведь мы располагаем только незначительной частью сочинений этого замечательного арабского писателя. Вряд ли могут быть какие-нибудь сомнения, что и дошедшая часть сочинений за многовековую свою историю и переписку подвергалась значительным искажениям. Как приходилось нам неоднократно наблюдать, текст того или иного автора, испорченный до неузнаваемости в рукописи, носящей имя автора, сохранился в неприкосновенном виде у компилятора. То же самое, по-видимому, произошло и с упоминанием имени Ибн Фадлана у Мас'уди. Наличие такого имени в сочинениях Мас'уди обнаруживается не по дошедшим до нас именным произведениям, а в сочинениях позднейшего компилятора. Таким сочинением является "Книга стран и путей" Бакри. Среди лиц, у которых через посредство Мас'уди заимствовал свои сведения Бакри, упомянут и некий Ахмад, в котором В.Р.Розен увидел Ахмада ибн ал-Факиха. Представляется, что предположение Розена неправильно: уж если под загадочным Ахмадом надо видеть кого-либо, кого мог знать Мас'уди, то не правильнее ли было бы разуметь Ахмада или Мухаммада ибн ат-Тайиба ас-Серахси, упомянутого самим Мас'уди в качестве источника? Но более всего правильным представляется нам видеть в упомянутом Ахмаде Ахмада ибн Фадлана; параллельные его "Записке" тексты и обнаруживаются в сочинении Мас'уди. Литературное наследие, доставшееся нам от Мас'уди, показывает, что он, как и Ибн Фадлан, проявлял интерес к восточноевропейской тематике. Он стремится выяснить, имеется ли сообщение между Черным и Каспийским морями, знает он о походах русов на южные берега Каспия, о военных столкновениях кочевников южнорусских степей с византийцами, расспрашивает купцов, сам посещает южнокаспийские порты. Кстати сказать, именно у Мас'уди мы находим едва ли не самое подробное описание волжско-каспийской навигации. Рассказывая об экспедиции русов "после 300 года", Мас'уди переходит к описанию постоянных путей сообщения между каспийским побережьем и Поволжьем: "Берег Табаристана на этом море (Хазарском), и там город; называют его Алхам, и это - гавань, близкая к берегу, между нею и городом Амоль - час [пути]; на берегу Джурджана у этого моря город, называют его Абаскун, [он] около трех дней пути от Джурджана, и на этом море Гилян и Дейлем. И плавают между ними суда по торговым надобностям и [доходят] до города Итиля, и там вход в Хазарское море. И часто ходят по нему корабли от названных нами мест на его побережье до Баку, а это место добычи белой нефти и другого". Как явствует из приведенных выше разночтений, основное расхождение наше с французским переводом заключается в трактовке места назначения, куда "направляются суда по торговым надобностям". Представляется, что вряд ли требуется большая аргументация для поддержания правильности нашего чтения. Смешение Амоля с Итилем во французском издании текста достаточно прозрачно; особенно наглядно это смешение выступает при описании похода русов, где "Амолем" названа хазарская столица. Упоминание Мас'уди в приведенном отрывке наиболее важных каспийских портов - Итиля, Баку, Амоля с малоизвестным портом Алхам и Абаскуна - указывает на близкое знакомство арабского ученого с маршрутами каспийской навигации, Путешественник, непосредственно наблюдавший во время своих странствий многие города и страны, Мас'уди вместе с тем отличался необычной начитанностью. Если ко всему этому добавить редкую для средневекового ученого свободу обращения с различного рода материалами, становятся понятными те непреоборимые трудности, которые встречает исследователь. Поэтому не случайно в течение долгого времени в востоковедении существовало резко отрицательное отношение к литературному наследию Мас'уди, как исполненному "нелепостей и самых грубых басен", хотя именно с Мас'уди около двухсот лет тому назад и началось приобщение европейской науки к арабоязычным источникам по Восточной Европе. И.Я.Рейске (1716-1774), "фигура которого, - по выражению И.Ю.Крачковского, - всегда будет красоваться на недосягаемой высоте среди всех арабистов и эллинистов XVIII века", был первым, кто привел при издании "Всеобщей истории" Абу-л-Фида (1273-1331) два отрывка из Мурудж аз-захаб Мас'уди: один из этих отрывков оказался инкорпорированным в состав летописи Абу-л-Фида, другой отрывок был взят непосредственно из сочинения Мас'уди и содержал краткую редакцию описания похода русов. Как показали дальнейшие публикации и исследования, уровень европейского востоковедения в XVIII веке не давал возможности сделать выводы, которые могли бы претендовать на бесспорность и длительность существования в науке. Оказалось, что историческое сочинение Абу-л-Фида, сыгравшее такую значительную роль в развитии в Европе знаний о средневековой истории мусульманского Востока, представляло компиляцию сведений, извлеченных главным образом из летописи Ибн ал-Асира. При наличии последующих изданий текста и переводов рассказа о каспийском походе русов публикация и второго отрывка Рейске представляет в настоящее время интерес лишь для истории изучения текста, хотя многие из поставленных арабистом XVIII века вопросов и по сей день не могут считаться окончательно разрешенными. Значительно более полно, чем у Рейске, оказалось представленным сочинение Мас'уди в части, касающейся Восточной Европы, в немецком переводе, изданном как дополнение в публицистической работе И.Клапрота. Публикация этого перевода Мас'уди не лишена некоторых примечательностей: арабский текст, с которого сделан немецкий перевод, был составлен для И.Клапрота знаменитым Сильвестром де Саси, проделавшим столь важную часть работы, как сравнение трех находившихся в парижских коллекциях рукописей "Мурудж аз-захаб"; перевод на основании присланного из Парижа текста был выполнен М.Абихом. Самому Клапроту принадлежали лишь пояснительные примечания. Из всех разделов этого издания наиболее устарели как раз пояснительные примечания, автор которых не останавливался перед такими "открытиями", как заявление: "русские не были хазарами" и т.д. Все же перевод, сделанный по тексту, в составлении которого принимал участие Сильвестр де Саси, представляет в настоящее время значительный интерес. Введенные в научный обиход трудами Рейске, Сильвестра де Саси и других крупных европейских ориенталистов отрывки из "Мурудж аз-захаб", касавшиеся Восточной Европы, неоднократно подвергались переизданию, переводу, комментированию в русской и европейской науке (Френ, д'Оссон, де Гинь, Шармуа и др.). Среди этих работ особо следует выделить сочинение первого русского общего историка Востока В.В.Григорьева "О древних походах Руссов на Восток", вышедшее в 1835 году. В составе работы находится полный и первый на русском языке перевод отрывка, касающегося похода древних русов на южнокаспийские области. При издании перевода В.В.Григорьевым была проделана сравнительно-текстологическая работа, были привлечены как изданные Х.М.Френом отрывки, так и две рукописи "Мурудж аз-захаб", принадлежавшие Институту восточных языков в Петербурге, принято было во внимание и издание И.Я.Рейске. Значительно позднее, чем издание текстов о русах, наметились в европейской ориенталистике попытки дать полный текст или перевод всего сочинения Мас'уди: в 1841 г. А.Шпренгер издал в английском переводе первый том "Мурудж аз-захаб". Полностью как текст, так и французский перевод был выпущен лет двадцать спустя после издания Шпренгера двумя выдающимися французскими арабистами середины прошлого столетия Барбье де Мейнаром и Паве де Куртеем. Еще в период выхода самого издания автор "Сказаний мусульманских писателей о славянах и русских" упрекал обоих ориенталистов в том, что они "слишком cavalierement обходились с рукописью Парижской библиотеки", легшей в основу издания. Несомненно, что сейчас, когда текст "Мурудж аз-захаб" неоднократно переиздавался, число упреков и критических замечаний можно было бы значительно увеличить. Но все же вряд ли можно согласиться с предложением не "обращаться к критически не проработанному тексту Barbier de Meynard". Каковы бы ни были недостатки французского издания, все же в течение длительного времени оно было единственным изданием, которым могли пользоваться даже такие взыскательные исследователи, как И.Маркварт. Вышедшее в 1303/1885-86 г. в Каире издание, хотя и основывалось в значительной мере на знаменитой ал-азхарской рукописи "Мурудж аз-захаб", все же, как и французское издание, не дало критически проработанного текста по большинству известных рукописей. Таким образом, для исправления недостатков французского издания даже только в части, касающейся народов Восточной Европы, настоятельно необходима предварительная тщательная критико-текстологическая работа. На совещании в Варшаве в октябре 1957 г. ориенталистов Венгрии, Польши, СССР, Чехословакии и Югославии решено было начать эту сравнительную критико-текстологическую работу. Несмотря на отсутствие такого критически проработанного текста, все же и имеющиеся в нашем распоряжении издания дают достаточные основания для характеристики "Мурудж аз-захаб" и .сравнения его со вторым дошедшим до наших дней сочинением Мас'уди, носящим наименование "Китаб ат-танбих ва-л-ишраф" - "Книга наставления и убеждения". Созданное под конец жизни автора, это второе сочинение Мас'уди преследовало задачу исправления ошибок и восполнения пропусков, имевших место в ранее написанных произведениях; это были, по выражению французского переводчика, обширные errata et addenda к ранее написанному. В двух отрывках этого сочинения мы находим намек на повторение тематики Свода: во-первых, в перечислении основных центров каспийского судоходства, упомянутых при описании провинции Арменьякон, и, во-вторых, в рассуждении о краткости ночи на севере, где упомянуты Рум, Булгар и Хорезм. Наличие следов двух тем в рассматриваемом сочинении все же не может разрушать впечатления, что в своем последнем произведении Мас'уди совершенно очевидно не пользовался теми источниками, что для "Мурудж аз-захаб": место хорасанско-среднеазиатского свода известий заступили ныне западномусульманские источники. На правильность подобного наблюдения указывает и такой факт, как сравнение "реки хазар", т.е. Волги, не с Амударьей - обычное сравнение для хорасанско-среднеазиатского свода, - а с Тигром и Евфратом, что характерно для западномусульманской географии. Характерно и то, что, в отличие от традиции Ибн Хордадбеха и его последователей, путь вывоза мехового товара, о котором, кстати сказать, Мас'уди говорит в "Китаб ат-танбих" не менее подробно, чем в "Мурудж аз-захаб", указывается не через Абаскун и Горган, а через западное каспийское побережье. В отличие от Ибн Фадлана и Мас'уди, собиравших свои сведения во время путешествий, Бакри, автор сочинения, носившего традиционное наименование "Книги стран и путей", из Испании никогда и никуда не выезжал. "Светский человек и вместе с тем ученый, - так характеризует его В. Р. Розен, - он питал великое уважение к книгам и гораздо меньшее к трезвости". Составленная им "Книга" была в свое время шедевром компиляции и пользовалась большой популярностью на востоке и западе мусульманского мира. Большое и глубокое знание литературы, близость к цветущему периоду халифатской географической науки - все это вместе взятое и сейчас придает особое значение компиляции Бакри. Особого внимания заслуживают отрывки из сочинения Бакри о славянах. Изданные в первый раз В.Р.Розеном, эти отрывки были вновь пересмотрены и изданы в 1946 г. Т.Ковальским под названием "Отчет или сообщения Ибрахима ибн Йа'куба". Как комментарии, весьма обширные, так и трактовка в переводе отдельных неясных в арабском подлиннике терминов показывают, что польский исследователь, продолжая шедшую от Розена и де Гуе традицию, считал путешествие Ибрахима ибн Йа'куба оригинальным произведением, интерполированным в сочинение ал-Бакри и посвященным исключительно западным славянам. Между тем, сопоставление текста Ибрахима ибн Йа'куба с сочинениями, составляющими наш Свод, показывает наличие параллельных мест; представляется также, что далеко не все сообщения путешествия Ибрахима ибн Йа'куба могут быть отнесены к западным славянам. Короче говоря, как сочинения Ибн Фадлана и Мас'уди, так и текст Ибрахима иби Йа'куба - явление сложное, требующее сравнительного анализа. Характерным примером в этом отношении является отрывок, повествующий о славянском обычае сжигать своих покойников; во время этой процедуры жены умершего также кончают с собой. В этом отрывке мы ясно различаем присутствие текста Мас'уди, имя которого, в виде остаточной буквы, по-видимому, сохранилось в константинопольской рукописи, использованной Т.Ковальским, и Ибн Фадлана - через того же Мас'уди. Такую же зависимость Ибрахима ибн Йа'куба от бытовавших в нашем Своде параллельных текстов мы наблюдаем в отрывках, посвященных описанию холода в стране славян, в описании некоего сооружения, судя по содержанию, означающего черную баню, а также в описании музыкальных инструментов и хмельного напитка у славян. Было бы желательно критически издать весь доступный текст Бакри, дошедший до наших дней. Судя по наблюдениям пользовавшихся неизданными рукописями исследователей, чтение многих имен собственных и названий может быть уточнено. Ибн РустеВ свое время "Книга дорогих ценностей" Ибн Русте в части, касающейся Восточной Европе, расценивалась исследователями как произведение оригинальное и точно датируемое. Определяя дату и происхождение сочинения, Д.А.Хвольсон заявлял: "Известно, что около 913 г. русские совершили набег на южное побережье Каспийского моря, произвели здесь страшные опустошения и распространили страх и ужас. Мас'уди говорит подробно об этой экспедиции и замечает, что она всем известна. Ибн Даста, который, как доказывается ниже, по всей вероятности, жил в государстве Самани- дов, то есть близко к месту вышеупомянутой общеизвестной экспедиции, и который подробно говорит о русских, ни слова не сказал об этом набеге. Из этого обстоятельства можно заключить, что набег 913 г. был произведен уже после того, как Ибн Даста написал свою книгу". Принятая Д.А.Хвольсоном дата была усвоена также последующими исследователями. При современном состоянии изучения источников выводы Хвольсона не могут считаться безукоризненными. Прежде всего вряд ли отсутствие упоминания о походе русов может в какой-либо мере служить доказательством для датировки; достаточно для подтверждения сказанного упомянуть о таком памятнике среднеазиатского происхождения, как "Худуд ал-'алам", написанном, вне всякого сомнения, после похода русов и не содержащем тем не менее никаких намеков на этот поход. Да к тому же, по нашему мнению, в разделе сочинения Ибн Русте, характеризующем мужественность и храбрость русов, как раз содержатся реликты рассказа о русском походе, в полном виде представленного у Ибн Мискавейха. Де Гуе, исправляя чтение имени автора "Книги дорогих ценностей" с Ибн Даста (у Хвольсона) на Ибн Русте, замечал, что имя это часто встречается у жителей города Исфагана, да и сам Ибн Русте в одном месте называет себя исфаганцем. Тем самым уже де Гуе уничтожил саманидско-хорасанскую версию происхождения Ибн Русте и его сочинения. Наконец, трудно в настоящее время согласиться с попыткой ДАХвольсона доказать наличие каких-то оригинальных, лично принадлежащих Ибн Русте особенностей в сообщениях о народах Восточной Европы. Выше мы указывали на параллелизм некоторых отрывков Ибн Русте с Ибн Фадланом. Такие же параллельные Ибн Русте места мы находим у Гардизи, Марвази и в других сочинениях, составляющих Свод. На неоригинальность, компилятивность Ибн Русте указывает и наличие повторов в тексте, когда одна и та же тема повторяется два раза и более в приблизительно одинаковых вариантах. Таковы, например, темы о подчинении буртасов хазарам, о характеристике куниц как основного имущества буртасов, о наличии лесов в стране буртасов. Все это вместе взятое позволяет утверждать, что Ибн Русте был скорее компилятором, чем оригинальным писателем, составлявшим свое сочинение по собранным им самим материалам. Это обстоятельство все же не лишает "Книгу дорогих ценностей" особого, присущего только ей значения. Значение это мы видим в том, что сочинение Ибн Русте - наиболее ранний из известных нам вариантов целостного изложения Свода. Принимая во внимание именно это значение Ибн Русте, можно понять ту большую заслугу, которую оказал истории Д.А.Хвольсон изданием хранившейся в Британском музее уникальной рукописи. Издание Хвольсона, содержавшее кроме прочитанного текста биобиблиографическое введение (с. 1-14), текст и русский перевод (с. 15-40) и комментарий (с. 41-199), в течение длительного времени служило источником для многих гипотез и конъектур. Оказало оно влияние и на де Гуе, когда в 1892 г. последний предпринял издание седьмого тома "Библиотеки арабских географов", в которую и вошло сочинение Ибн Русте; при подготовке к изданию отрывков о народах Восточной Европы де Гуе, как он свидетельствует сам, пользовался переписанными Хвольсоном местами. Влияние конъектур Хвольсона на де Гуе было настолько сильным, что многие даже весьма сомнительные из них были оставлены вторым издателем без всякой попытки наметить какие-то иные пути для разрешения тех неясностей, что оказались в рукописи. Зависимым от Д.А.Хвольсона через де Гуе оказался и А.Зейпель в издании своих отрывков текста о русах, Как явствует из издания де Гуе, отрывки, посвященные народам Восточной Европы, находятся в рукописи между разделами, именующимися "Описание страны Индии", и описанием Табаристана. Никакого отдельного подзаголовка для раздела о Восточной Европе не имеется, а весь раздел начинается упоминанием хазар. Таким образом, можно предполагать, что отрывки о Восточной Европе, не являясь оригинальной частью сочинения Ибн Русте, могли быть вставлены механически при переписке или редактировании сочинения. Небезынтересны данные о величине отрывков, посвященных отдельным народам; из шести восточноевропейских народов, описанных у Ибн Русте в порядке: 1) хазары, 2) буртасы, 3) булгары, 4) мадьяры, 5) славяне, 6) русы, наибольшее по количеству строк место принадлежит славянам (39 1/2 строк в издании де Гуе) и русам (38 строк); хазары, описания которых в географических сочинениях IX-Х веков наиболее подробны, находятся лишь на третьем месте (23 строки), Последующая публикация сочинений Гардизи и Марвази дала возможность сопоставить параллельные тексты, не известные или мало известные Д.А.Хвольсону. Абу Са'ид 'Абд ал-Хайни ибн аз-Захак ибн Махмуд Гардизи - автор сочинения "Украшение известий", написанного в кратковременное правление газневидского султана 'Абд ар-Рашида (1050- 1052), - известен нам по двум поздним рукописям (XVI и XVIII вв.), хранящимся в Оксфорде и Кембридже. Биография Гардизи, как и биография Ибн Русте, не содержит каких-либо фактов, дающих право определить особый интерес автора "Украшения известий" к истории и географии Восточной Европы. Как и для Ибн Русте, основным и, пожалуй, единственным источником для анализа текста о народах Восточной Европы у Гардизи является сам текст. Впервые отрывки о Восточной Европе из сочинения Гардизи вошли в европейский научный обиход лет десять спустя после издания Д.А.Хвольсоном Ибн Русте. Первооткрывателем Гардизи явился ученый, не владевший восточными языками, - А.А.Куник "Вследствие примечания Эллиота в History of India, - пишет он в первой части "ал-Бекри", - я обратил внимание свое на персидского географа, по имени Кардизи (говорят, ученика Бируни), и убедил автора "Каспия" - Б.А.Дорна выписать из Оксфорда рукопись Кардизи, оказавшуюся, к сожалению, весьма неполною. Писавший по-персидски Кардизи при описании многих из вышеупомянутых народностей делал выписки не из Ибн-Дустеха (т.е. Ибн Русте. - Б.З.), но пользовался общим с ним источником, или же, что также могло быть, один из них делал извлечения из писателя, заимствовавшего свои сведения из какого-то там неизвестного компилятора". Отмеченный факт довольно быстро был забыт наукой. Так, В.В.Бартольд, издавая в 1897 г. отрывки из сочинения Гардизи, говорил в предисловии: "Из европейских ученых трудом Гардизи, насколько нам известно, пользовался только г-н Раверти (Tabakat-i-Nasiri, с. 301), притом в очень незначительной степени". В опубликованном в 1931 г. некрологе "Памяти Иосифа Маркварта", принадлежавшем перу Бартольда, вторично был затронут вопрос об истории изучения Гардизи и опять-таки не упомянуто о первой в науке попытке использования Гардизи. Предпринятое Бартольдом издание отрывков Гардизи, касающихся народов Восточной Европы, состоит из биобиблиографического введения, текста и русского перевода. Несмотря на очевидные достоинства издания, текст которого был еще в рукописи проработан К.Г.Залеманом, все-таки следует отметить, что многие, и особенно русский перевод, позволяет ввести некоторые улучшения и дополнения. Так, малообъяснимы лакуны в русском переводе; например, отрывки, относящиеся к буртасам и булгарам, оставлены почти без перевода с отсылкой к Д.А.Хвольсону, в то время как отрывки о мадьярах переведены полностью. Можно отметить и другие недочеты, легко исправимые в свете появившихся после издания В.В.Бартольда работ. Являясь параллельным Ибн Русте текстом, Гардизи превосходит первого в наличии многих тем, отсутствующих в "Книге дорогих ценностей". Таковы, например, темы о печенегах, н.н.д.р и мирватах. Описание печенегов, в отдельных частях уникальное, не находящее себе параллельных текстов, не является тем не менее оригинальным - наличие трех вариантов описания печенежских дорог явственно свидетельствует о компилятивном характере всего сочинения. Компиляции подверглись не только различные по содержанию, но и составленные в разное время источники; первые два описания печенежских дорог относятся, по-видимому, ко времени азиатского существования печенегов, последний вариант - ко времени пребывания их в Европе. Можно предполагать, что в числе использованных Гардизи для описания печенегов источников оказался также рассказ очевидца-путешественника. Большинство других разделов, в частности разделы о буртасах и мадьярах, значительно богаче материалом, чем соответствующие разделы Ибн Русте. В отличие от Ибн Русте, Гардизи приводит также маршруты с указанием расстояний между городами. Эта особенность, представляется, дает достаточно твердое обоснование предположению В.В.Бартольда о большой зависимости Гардизи от Джейхани. Вместе с тем следует отметить, что в описании булгар у Гардизи, как и у Ибн Русте, отчетливо выступает близость с Ибн Фадланом. К Ибн Русте и Гардизи близко примыкает Шараф из-заман Тахир ал-Марвази, судя по нисбе - хорасанец, составивший около 514/1120-21 г. компиляцию под наименованием "Умственные свойства животных". Компиляция содержит географическую главу с разделом, посвященным народам Восточной Европы. Переписанный рукою В.Ф.Минорского текст этой главы вместе с английским переводом, комментариями и биобиблиографическим введением был издан в 1942 г. в серии "James G. Forlong Fund" (т. XXII). Как и в отношении двух рассмотренных выше авторов, о Марвази также можно сказать, что относящийся к нему биографический материал не дает никаких данных для суждения о каком-либо особом интересе его к восточноевропейской тематике. Как явствует из самого предварительного сравнения, текст Марвази в значительной части представляет собою сокращенную параллельную передачу тех же сообщений, что мы находим у Ибн Русте и Гардизи. Несмотря на близость всех трех текстов, у Марвази встречаются, как это было уже отмечено нами, "и новые детали", "поучительный материал". К таким "поучительным материалам" прежде всего относится описание булгар, несхожее с описанием Ибн Русте и Гардизи, но обнаруживающее в не меньшей степени, чем тексты обоих помянутых авторов, соответствие с рассказами Ибн Фадлана. Оригинальный и в значительной части уникальный характер носит у Марвази описание народов иса - йура. Тема о посольстве русов в Хорезм, отсутствующая у Ибн Русте и Гардизи, находит параллельное описание лишь у 'Ауфи. Таким образом, мы видим, что три автора, с наибольшей четкостью сохранившие структуру Свода, достаточно сильно разнятся в деталях, а также в самом тематическом составе. Это само по себе указывает, что ни один из помянутых авторов не представляет целиком копию другого. При неясно выраженном в средневековой письменности представлении о плагиате было бы, конечно, напрасно ожидать от наших авторов каких-либо пространных и точных признаний в использованных ими источниках. Все же некоторые указания, рассыпанные здесь и там в тексте, дают возможность представить, хотя бы очень неполно, использованную ими литературную традицию. Кроме Ибн Фадлана, текстовую близость с которым рассматриваемых арабских географов мы уже отмечали неоднократно, следует отметить прежде всего Ибн Хордадбеха. Имя его упоминается Ибн Русте при передаче рассказа о Гоге и Магоге. "Относительно народов Восточной Европы он (т.е. Ибн Русте. - Б.З.), - замечал В.Ф.Минорский, - использует ранние сообщения, которые предшествуют исследованиям Ибн Фадлана и которые, возможно, принадлежат к полному тексту Ибн Хордадбеха". Менее допустимым считает тот же исследователь видеть в источниках Ибн Русте сочинение Джейхани, хотя параллельный текст Гардизи прямо говорит в конце своих сообщений о народах Восточной Европы: "Эти вот сведения о тюрках находятся некоторые в (сочинении] "Пути и государства" Джейхани, другие в [сочинении] "Ничтожество мира" - другие в книге 'Убейдаллаха Хордадбеха, иные я привел из всяких [других] источников". В другом месте Ибн Русте сообщает, что сочинение Ибн Хордадбеха носит наименование "Книга известий", и указывает, кроме только что упомянутых, еще один источник: сочинение Ибн Мукаффы "Четверть мира". Марвази среди своих источников приводит имена Гиппократа и Галена, которые, по его словам, сохранили в своих сочинениях многочисленные рассказы о тюрках. Использование географической наукой Халифата сочинений средиземноморского античного мира представляло собой не просто переводы, а переработку в стиле и духе тех требований, что ставила перед подобной литературой культурная и экономическая жизнь Халифата. В этой переработке грек медик превращался в этнографа, а греческие скифы (варвары) - в тюрок. От имени такого исламизированного Гиппократа сообщается, например, "что в Европе люди из народов-тюрок походят одни на другие и не походят ни на кого другого. Тюрки воспитываются в холоде" и т.д. Следы греческого влияния, быть может через армянскую передачу, мы видим в рассказе, содержащем в своем составе молитву славян ("О Господи, ты, который питаешь нас..."), представленную в вариантах Ибн Русте и Гардизи. Напоминая "Отче наш", самую популярную евангелическую молитву, "молитва славян" отчетливо говорит о христианских источниках ранней географической науки Халифата. Границы мираВыше нам уже приходилось касаться вопроса о связи Балхи и двух выдающихся представителей классического периода халифатской географии - Истахри и Ибн Хаукала. Бесспорная сама по себе зависимость этих трех географов друг от друга долгое время путала востоковедов. Ближайшей иллюстрацией сказанного является изданный Аузли в 1800 г. английский перевод Ибн Хаукала. Рукопись, принятая Аузли за сочинение Ибн Хаукала, оказалась на деле сокращенной версией труда Истахри. Смешение обоих упомянутых сочинений продолжалось и позднее. Примером такого смешения, примером особенно ярким, так как речь идет о крупнейшем ориенталисте первой половины XIX века, может служить Х.М.Френ, у которого вместо Ибн Хаукала предполагаемое путешествие на Поволжье совершал Истахри. В 1840 г., т.е. два десятилетия спустя после работ Айленброка и Френа, П.С.Савельев писал В.В.Григорьеву, что он занят сравнением текстов и перевода Истахри и что степень "сходства текстов и переводов Истахрия и Ибн Хаукала, которых до сих пор смешивали и еще недостаточно отделили", может дать материал для специальной статьи. В 1839 г. И.Х.Мёллером была издана так называемая готская рукопись сочинения Истахри, переведенная шесть лет спустя на немецкий язык АД.Мордтманом. Лишенная в большей своей части диакритических знаков, готская рукопись сочинения Истахри, по свидетельству специалистов, занимавшихся ею, могла быть использована лишь с большой осторожностью. Немецкий перевод, как, впрочем, и русский позднейший перевод А.Я.Гаркави, достаточно ясно показывает трудности, которые неминуемо должен преодолевать переводчик, опирающийся исключительно на одну готскую рукопись. В 1870 г. вышел неполный русский перевод Гаркави, и в этом же году появилось полное критическое издание всего сочинения Истахри, положившее начало знаменитой "Библиотеке арабских географов". В основу издания, кроме готской рукописи, легли рукописи Болоньи и Берлина, обе сравнительно новые, но скопированные с рукописи 589/1193 года. На следующий год по издании первого тома "Библиотеки" де Гуе в специальной статье подробно остановился на проблеме соотношения сочинений Балхи-Истахри-Ибн Хаукала. По мнению де Гуе, Балхи составил свое сочинение не позднее 309/921- 22 года. Между 318 и 321/930-31 и 933 гг. это сочинение было переработано и дополнено Истахри, а около 340/951-52 г. подверглось дальнейшей переработке со стороны Ибн Хаукала. Примерно к этому же времени относится и дата рукописи Истахри, с которой было списано большинство последующих вариантов. Как уже стало очевидно из издания псевдо-Ибн Хаукала, выполненного Аузли, кроме арабских рукописей, т.е. написанных на том же языке, что и оригинал сочинения, сохранились - и довольно многочисленные - персидские переводы, которые нередко представляли "полную, несохранившуюся редакцию", не дошедшую до нас, но которой, по-видимому, пользовался Ибн Хаукал. Уже несколько лет спустя после публикации первого тома "Библиотеки" де Гуе познакомился с новой, не известной ему ранее рукописью Истахри в Лейдене. Нахождение новых рукописей не приостановилось и далее. Обнаруженные в Гамбурге, Лондоне и Константинополе четыре рукописи создали условия для большой сравнительно-текстологической работы. Эта работа привела И.Х.Крамерса к выводу о наличии двух вариантов сочинения Истахри: к первому варианту, по мнению упомянутого исследователя, относятся рукописи Готы, Лейдена, Гамбурга, одна из константинопольских рукописей и персидские переводы; ко второму - три константинопольские, а также рукописи Лондона, Болоньи и Берлина. Подытоживая все вышесказанное, мы не можем не отметить, что за полтораста лет изучения сочинения Истахри сделано немало. Это тем более важно, что вопрос о личности самого автора до настоящего времени не вполне ясен. Отрывок "Книги путей и государств", в составе которого находятся интересующие нас тексты по Восточной Европе, озаглавлен "Хазарское море" и принадлежит к седьмому из двадцати "климатов", на которые разделено все сочинение. В рукописях, использованных для издания первого тома "Библиотеки арабских географов", отрывок, озаглавленный "Хазарское море", находится между описаниями Дейлема и Хорасана. Принимая во внимание, что описанию Дейлема предшествует описание Гиляна, а последнему - описание Армении, Ирана и Азербайджана, место интересующего нас отрывка следует считать оправданным. Подобное расположение материала не носит того случайного характера, каким отличается, например, сочинение Ибн Русте. В сравнении с Ибн Русте - Гардизи - Марвази отрывок Истахри имеет ряд существенных отличий в конструктивном и тематическом отношении. Расположение материала у Истахри, хотя и носит следы традиционной схемы, все же отличается значительным своеобразием. На первом месте у него находится хазарская тематика, которая перебивается затем буртасской. После второго ряда хазарских тем следуют опять буртасы, за ними булгары и русы. Характерной чертой Истахри является и количественное преобладание хазарских тем, занимающих в совокупности около половины всего раздела, озаглавленного "Хазарское море". Вместе с тем отсутствуют такие обычные для Свода темы, как мадьярская и славянская, не говоря о более редко встречающихся темах, посвященных народам Крайнего Севера. Рассматривая сочинение Истахри, А.Я.Гаркави также отмечал "поразительное", по его выражению, явление: "Во всем сочинении этот писатель (т.е. Истахри. - Б.3.) ни разу не упоминает о Черном море, и на его карте этого моря также нет, так что весьма вероятно, что Истахри не знал про существование этого моря, которое, по его понятиям, сливалось со Средиземным морем". Обстоятельство, отмеченное Гаркави, тем более поразительно, что, вопреки распространенному в XIX веке мнению об Ибн Хордадбехе, Кудаме и Джейхани как источниках Истахри, большинство исследователей в настоящее время главным источником Истахри считают Мас'уди, посвятившего, как известно, Черному морю специальное рассуждение. Наличие многих параллельных текстов у обоих помянутых авторов, упоминание об Абаскуне и волжско-каспийском маршруте, даже такие детали, как сравнение хазар с индусами, - все это говорит, что и Мас'уди и Истахри пользовались независимо друг от друга одними и теми же источниками. Уже во времена Истахри эти источники, по-видимому, были сильно интерполированы, в них соединялись нередко и разные варианты и разные рукописи. Этим, по нашему мнению, может объясняться наличие у Истахри ясно выраженных повторов, когда одно и то же замечание прикрепляется то к одной, то к другой теме. Таковы, например, замечания об особенностях резиденции хазарского кагана, о хазарском импорте, о языке хазар и булгар, об области "Бур-тас", о деревянных домах (шатрах) у буртасов и булгар. Наряду с таким, как и у Мас'уди, параллелизмом с Ибн Фадланом, мы находим у Истахри, не совсем, правда, ясные, намеки на возможность оригинальных заимствований. В отрывке о булгарах Истахри дважды упоминает о некоем хатибе, совершившем хутбу в булгарских городах. Истахри сохранил два сообщения этого хатиба: о численности населения булгарских городов и о краткости летней ночи у булгар. Упоминание очевидца в компилятивной по своему характеру работе свидетельствует о дальнейшем развитии той совокупности сведений о Восточной Европе, который мы именуем Сводом. В значительной степени таким же вариантом Свода являются отрывки из "Книги путей и государств" младшего современника Истахри, географа Абу-л-Касима (Мухаммада) ибн Хаукала, сокращенно именуемого просто Ибн Хаукалом. О близости своего сочинения к "Книге" Истахри говорит сам Ибн Хаукал и рассказе, известном русскому читателю по неоднократным переводам его на русский язык. Истахри, изумившись познаниям Ибн Хаукала в картографии, поручил ему усовершенствование и исправление своего сочинения. Самое поверхностное сравнение показывает необычайную близость сочинений Истахри и Ибн Хаукала. Мнение де Гуе о том, что "как Истахри поступил с работой Балхи, так поступил позднее Ибн Хаукал с работою самого Истахри", характеризует не только реальную близость обоих сочинений, но и результат этой поразительной текстологической близости - долгое время существовавшее в европейском востоковедении смешение Истахри и Ибн Хаукала. Нельзя не признать, что в значительной части сочинение Ибн Хаукала следует рассматривать как один из вариантов сочинения Истахри, но как Истахри не является только копией Балхи, так и Ибн Хаукал - не только копия Истахри. Издание в 1873 г. второго тома "Библиотеки арабских географов" де Гуе предоставило специалисту критический текст сочинения Ибн Хаукала, сверенный по трем рукописям и сопоставленный с сочинением Истахри. Следующим не менее значительным этапом в деле изучения Ибн Хаукала были работы И.Х.Крамерса, голландского арабиста (ум. в 1951 г.), опубликовавшего второе издание сочинения с привлечением старшей стамбульской рукописи 479/1086-87 г. и несколько очень ценных очерков, где впервые доказательно раскрывалось наличие трех вариантов сочинения и связь сочинения с так называемым Атласом ислама. Важнейшим отличием Ибн Хаукала от Истахри в отношении сведений о Восточной Европе является наличие частей, говорящих об активном собирании их автором материала. В начале прошлого века существовало даже твердое убеждение о посещении Ибн Хаукалом Булгара и других приволжских городов. Это положение, как указывалось, поддерживал, например, Х.Д.Френ. Эти же соображения, очевидно, позволили французскому ученому д'Оссону назвать героя воображаемого путешествия на Кавказ и в Восточную Европу Х века Абу-л-Касимом, т.е. дать этому герою кунью Ибн Хаукала. Кажется, Д.А.Хвольсон первый отметил сомнительность предположения, чтобы Ибн Хаукал "когда-либо был в Булгаре или других приволжских странах. По тому, как он говорит об экспедиции русов в эту страну, ясно видно, что сам он никогда не был там. В том месте, где он говорит о хазарском городе Семендере, он именно прибавляет, что известия свои об этом городе он собрал в Джорджане". На Горган, как источник расспросных сведений, указывал В.В.Бартольд и вслед за ним В.Ф.Минорский. Как и Истахри, Ибн Хаукал хорошо знал покровителей автора "Худуд ал-'алам" - эмира области Гузганан и его везира Джа'фара ибн Сахла. В Горгане наш географ был, как предполагают, в 358/968- 69 г., т.е. лет за пятнадцать до того, как автор "Худуд ал-'алам" начал составление своего географического труда. Наличие связей с Гузганом как у Ибн Хаукала, так и у анонимного автора "Худуд ал-'алам" может до известной степени объяснить близость текста анонимной среднеазиатской географии в части, касающейся Восточной Европы, с вариантом Истахри - Ибн Хаукала. Гузганан, как и Балх, был связан с Каспийским морем. В литературно-культурном отношении Гузганан принадлежал на протяжении средневековой истории к хорасанско-среднеазиатской традиции. Оба автора - Ибн Хаукал и анонимный среднеазиатский географ - могли использовать одни и те же источники, и как обычно, первое, что приходит на ум, - утерянное сочинение Джейхани. Оригинальной темой у Ибн Хаукала является сообщение о разрушении русами в 358/968-69 г. Булгара и Итиля. Тема эта, отраженная глухо лишь в сочинении Мукаддаси, не имеет каких-либо параллельных текстов, говорящих о ее происхождении. У самого Ибн Хаукала тема о нападении русов имеет повтор, как это обычно для сообщений, заимствованных из разных источников. В первом случае сообщение о нападении русов на Булгар, Хазаран, Итиль и Семендер следует за описанием Булгара и сопровождается указанием на поспешный уход русов по ограблении хазарских городов на-Рум и Андалус. Во втором случае сообщение связано с повествованием о меховой торговле, причем даже в наиболее полном варианте в издании Крамерса упоминаются только два города - Булгар и Хазаран. Несмотря на очевидный интерес помянутого сообщения, отрывок о нападении русов не подвергался всестороннему изучению, отдельные исследователи и комментаторы касались главным образом вопросов датировки события и прикрепления самого события к определенному историческому лицу. Причем, как это уже стало правилом при обследовании неясных древних сообщений восточных писателей о русах, старые споры между приверженцами русской и норманнской теории продолжали приводить к самым противоречивым выводам. Между тем сравнительно-текстологический анализ, который, казалось бы, должен лежать в основе всяких выводов и соображений, все еще не произведен. Приводимые ниже сопоставления и факты, конечно, ни в малейшей мере не могут претендовать на упомянутый анализ, но все же и в общем кратком обозрении нельзя не отметить, что маршрут русов после нападения на Итиль через Рум в Андалус, не находящий какого-либо объяснения в известных нам исторических фактах, весьма напоминает маршрут, которым пытался переслать свое письмо хазарскому царю кордовский еврей вельможа Х века Хасдай ибн Шафрут. Кстати сказать, в этом же письме среди различных стран и народов, через которые предполагалась доставка упомянутого письма хазарскому царю, фигурирует и страна Рус. Но что представляет особенный интерес в рассматриваемом письме, это неожиданное упоминание месопотамского города Нисибина (Нисибим), откуда, по словам письма, шел путь в Армению, Бердаа и далее к хазарам. Упоминание Нисибина, места рождения ИбнХаукала, не может не привести нас к сопоставлению с известными фактами биографии автора "Книга путей и государств", касающимися пребывания его в Кордове при дворе омейядского халифа 'Абд ар-Рахмана III (912-961). Как бы ни были различны предположения о роли, которую играл Ибн Хаукал при дворе Абд ар-Рахмана III (фатимидский шпион? агент Аббасидов? купец?), все же одно неоспоримо: это пребывание было настолько длительно, а ознакомление с испанской действительностью настолько глубоко, что в результате того и другого страницы сочинения Ибн Хаукала, посвященные Испании, представляют выдающееся явление "за весь омейядский период". В этих условиях нет никаких оснований сомневаться в возможности или даже неизбежности встречи Ибн Хаукала с Хасдаем ибн Шафрутом - видным государственным деятелем и приближенным лицом кордовского халифа, инициатором так называемой еврейско-хазарской переписки. Хасдай ибн Шафрут живо интересовался местонахождением своих соплеменников в различных уголках мира, известного в те времена арабской географии. Отсюда, быть может, появление Нисибина в качестве возможного передаточного пункта письма из Испании к хазарам. Этим же, вероятно, объясняется и наличие таких арабизмов в письме при названии Шафрута, как употребление арабского артикля при названии страны Хазар. Наконец, не нашего ли географа разумеет письмо, рассказывая о "купцах из Хора-сана" как об источнике осведомления о Хазарском царстве? "Этих всех посланцев, приносящих дары, - говорится в письме, - я всегда спрашивал о наших братьях, израильтянах, остатке диаспоры, не слышали ли они чего-либо об освобождении оставшихся, которые погибают в рабстве и не находят (себе] покоя. [Так продолжалось дело], пока не доставили мне известие посланцы, [пришедшие] из Хорасана купцы, которые сказали, что существует царство иудеев, называющихся именем ал-Хазар". Весьма характерно, что именно в рукописи Ибн Хаукала одного из константинопольских собраний (дворца Топкапу), открытой З.В.Тоганом, сохранилось сообщение о путешествии Хасдая ибн Шафрута на Кавказ. Так называемая еврейско-хазарская переписка, открытая в XVI веке Исааком Акришем, была в течение длительного времени предметом ученых споров по вопросу о подлинности. Но даже последнее, наиболее комментированное издание выдающегося нашего семитолога П.К.Коковцова не дает систематической сравнительной сверки этой переписки с данными арабо-персидско-турецкой географической литературы. Между тем подобная сверка не может не привести к обнаружению многих параллелизмов, встречающихся в различных местах всего материала, охватываемого понятием переписки. Уже "Вступление" Исаака Акриша содержит, по нашему мнению, два таких места: 1. Описание больших, высоких "до небес" гор, на которых якобы находится иудейское царство, где живут воинственные силачи, не может не напомнить описания высокой горы в Хазарии, где проживали таинственные туласы и луг.ры, - по словам "Худуд ал-'алам", "люди воинственные и с многим оружием". 2. Упоминание во "Вступлении" (со слов абиссинского правителя) о князе-иудее, который пришел на помощь с двенадцатью тысячами всадников-иудеев, не может не напомнить, что подобное же число войска, состоящее также из всадников, мы встречаем в повествовании о Хазарии у Истахри и Ибн Хаукала. Весьма нетрудно догадаться, откуда могли появиться среди турецких евреев, к числу которых принадлежал Исаак Акриш, подобные реминисценции. Их незачем разыскивать в далеких от XVI века оригиналах Истахри, Ибн Хаукала и др. Они, эти реминисценции, могли возникнуть при чтении современной Исааку Акришу турецкой литературы, сохранившей древние арабские известия о хазарах. Еще более очевидный характер носят параллелизмы, встречающиеся в самом послании Хасдая ибн Шафрута. Эти параллелизмы мы находим в определении размеров, долготы и широты Хазарии, в сообщениях о хазарах со слов византийского посольства, в вопроснике, составленном для хазарского царя. И еще более многочисленны и рельефны параллели с арабскими известиями о хазарах в обеих редакциях ответов хазарского царя Иосифа. Если для Хасдая ибн Шафрута арабские географические сочинения были источником, из которого он черпал свои сведения, то письма хазарского царя при сравнении их с соответствующими местами арабской географической литературы сами могут характеризоваться как источник. Основным показателем для такого рода утверждения является полнота и обилие деталей в некоторых сообщениях еврейско-хазарской переписки по сравнению с их арабскими параллелями. К таким сообщениям относится рассказ об обращении хазар в иудаизм. Отдельные детали этого рассказа, например упоминание о "главном князе", а также о выборе веры, могут быть самым непосредственным образом сопоставлены с известиями арабской географической литературы. Такой же характер носят сообщения о наследовании царской власти у хазар, корреспондирующие с "вопросником" Хасдая ибн Шафрута, и описание хазарской страны в связи с расположением многих народов, в том числе и народов Восточной Европы. К такого же рода сообщениям относится рассказ о выходе хазар весной из города, где они проживают зиму. В европейском варианте этого рассказа определяется не только месяц выхода, но и время возвращения хазар с полевых работ, которое совпадало с окончанием объезда царем хазар своих владений. Таким месяцем был осенний месяц кислев. Конечно, длительная и достаточно сложная история бытования писем хазарского царя не могла не отразиться на редакции самого материала. Уже ее первооткрывателю известен был краткий и полный вариант. Не менее явственные следы сложного исторического бытования мы находим в самом составе писем, где, например, дважды повторено описание Хазарской страны: первый раз - по соотношению ее с другими народами, второй раз - в самом конце при указании ее размеров. Нельзя исключить и заимствования из арабской географической литературы. Но все же в основной своей части еврейско-хазарская переписка вряд ли может быть целиком определена как ненадежная в отношении достоверности. Больше того, нам представляется, что у Мукаддаси, этого последнего крупного представителя классической школы арабской географической науки, мы можем отметить прямое влияние еврейско-хазарской переписки. Описывая место, где жили хазары, и расположение хазарской столицы, Мукаддаси замечает: "вокруг нее и внутри ее - рощи", что структурно совпадает с таким же появлением в письме хазарского царя (после соответствующих описаний страны хазар и Итиля) сообщения об острове, на котором находились принадлежащие хазарскому царю поля и виноградники. Происходя по отцу из Иерусалима, откуда нисба Мукаддаси, АбуАбдаллах Мухаммад ибн Ахмад со стороны матери был родом из Кумиса. Быть может, эти хорасанские связи в значительной мере объясняют факт, что в области описания Восточной Европы Мукаддаси выступает не только как компилятор, но и как активный собиратель сведений. Так, рассказывая о войне халифа Ма'муна с хазарами, о нападении русов на хазар, он двоекратно повторяет "я слышал"; рассказывая об Итиле, он сравнивает стены хазарской столицы с Джурджаном; упоминает он и о своих расспросах в Бухаре. Судя по многим деталям в описании Семендера и Итиля, можно предполагать, что Мукаддаси, как и его предшественник Мас'уди, совершал морские экспедиции по Каспию и, возможно, бывал сам у хазар в Семендере или Итиле. На это же обстоятельство указывает упоминание Абаскуна, хотя надо заметить, что у Мукаддаси мы уже не встречаем того подробного маршрута по Каспию на север, что находим у Истахри и Ибн Хаукала. Результатом самостоятельного собирания сведений о Восточной Европе, очевидно, и были те оригинальные сообщения о хазарах, которые позволяют видеть в Мукаддаси не только последнего крупного представителя арабской классической географии Х века, но и одного из последних активных создателей Свода. К сожалению, дошедшие до нас отрывки сочинения Мукаддаси, посвященные хазарам и булгарам и изданные в третьем томе "Библиотеки" де Гуе, являются иной раз такими искажающими всякое значение сокращениями, что настоящая оценка труда Мукаддаси может быть произведена только по нахождении более сохранной рукописи сочинения. Наглядным примером таких искажений может служить вставленная в описание булгар фраза о ночах, значение которой может быть понятно, только исходя из общих знаний темы о краткости ночи в Булгаре. Несомненное смешение с Итилем мы наблюдаем и в общем описании Булгара. Город, по словам Мукаддаси, делится на две части, одна из которых ближе к Каспию, чем другая, главная часть, где находится резиденция царя. Наряду с искажениями и смешением в тексте имеются прямые неточности и очевидные описки. Так, например, в повторном описании хазар на той же странице, где описывается Булгар, мы склонны видеть в слове "хазар" не что иное, как сокращение известного названия одной из половин Итиля - Хазарана. Если это предположение правильно, то последующее несколько сумбурное повествование не может не напомнить нам еврейско-хазарскую переписку в части ее, рассказывающей о выезде из столицы и возвращении хазарского царя после объезда страны. В восстанавливаемой истории представлений о Поволжье и Восточной Европе, бытовавших в Х столетии в Хорасане и Средней Азии, географическое сочинение анонимного среднеазиатского географа, именуемое "Худуд ал-'алам" - "Границы мира", - занимает особое место. Это - первая крупная энциклопедия сведений о странах и народах Восточной Европы, написанная на языке, на котором говорило в Х веке население Средней Азии и Хорасана. Ничто не указывает на какую-либо попытку анонимного автора проявить активность в собирании сведений или какой-либо особый интерес к восточноевропейской тематике. Еще В.В.Бартольдом была отмечена характеристическая особенность сочинения: восточная сторона Каспийского моря, близкая к району, где жил и работал автор "Худуд ал-'алам", была ему известна хуже, чем западная. Сочинение среднеазиатского анонимного географа как раз является особенно ненадежным в отношении областей Средней Азии. "Сведения Худуд ал-лам о принадлежности тех или иных городов к Шашу и Илаку, - отмечает один из выдающихся современных знатоков Средней Азии М.Е.Массон, - страдают большой путаницей и логической неувязкой, вследствие чего при противоречиях с данными средневековых географов этому сочинению трудно отдавать предпочтение". Не менее характерной чертой рассматриваемого памятника является и его способ изложения, превращающий весь текст как бы в огромный картографический комментарий, своеобразное "предисловие к карте", как образно характеризовал рукопись нашедший ее в Бухаре Абу-л-Фазл Гольпайгани, ученый бехаист-самаркандец. Этой чертой, быть может, в значительной мере объясняется и расположение материала. Описание восточноевропейских народов начинается со "слова", посвященного "тюркским печенегам", местоположение которых определяется в зависимости от территории, на которой находятся буртасы и барадасы, мадьяры, русы и течет река Рута. Прерванное затем описанием Кипчака повествование о восточно- и центрально-европейских народах переходит к стране мадьяр, чтобы опять быть прерванным уже на весьма значительное количество листов и возобновиться после описания Рума, его областей и городов. На л. 376-386 описываются народы Центральной и Восточной Европы в следующем порядке: славяне, русы, внутренние булгары, мирваты, хазарские печенеги, аланы, сариры, хазары, буртасы, барадасы, в.н.нд.р. Рассмотрение каждого из этих сообщений в отдельности показывает, во-первых, что автор не всегда имел дело с наиболее полными и сохранными вариантами и, во-вторых, что как компилятор он не проявлял достаточного критицизма в отборе и компоновке материала. В этих условиях нередки случаи, когда сообщения, прикрепляемые обычно в других сочинениях к одному народу, относятся произвольно к другому народу или даже дробятся между несколькими народами, как это мы видим в повествовании о булгарах, буртасах и хазарах. Несмотря на все эти недостатки, рассматриваемое сочинение все же представляет для исследователя исключительный интерес. Как отмечал уже В.В.Бартольд, анонимный среднеазиатский географ использовал в своей работе сочинения Истахри, Ибн Хаука-ла, а возможно, и Ибн Хордадбеха. К приведенному Бартольдом списку источников следует добавить Ибн Русте, прямым заимствованием из которого следует объяснить появление в "Худуд ал-'алам" названия ааси (=иши или айша). Составленная в последней четверти Х века, география среднеазиатского анонима ценна также и тем, что, несмотря на сравнительно позднюю копировку (XIII в.), она сохранила весьма старые варианты текста, названия и термины, зачастую модернизованные или исчезнувшие в других персоязычных редакциях. |
|